воскресенье, 01 декабря 2013
Выкладка команды Итачи/Саске на битве пейрингов.
01.12.2013 в 17:31
Пишет
Brotherly Care:
Команда Brotherly Care. Тема 1: романс/флафф. "Домашнее рождество", мини, PG-13Название: Домашнее рождествоАвтор: Brotherly CareБета: Brotherly CareРазмер: 1086 слов
Пейринг: Итачи/Саске
Категория: слэш
Жанр: романс
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Новый год в доме, где они когда-то были просто братьями.
Примечания: АУ
Отказ от прав: все персонажи и мир Наруто принадлежит М. Кишимото
— Милосердный Господь! — внушительный чернокожий проповедник на экране пытается закрыть часть своей паствы от надвигающегося инопланетного чудовища. Итачи подходит к мерцающему в темноте экрану и убавляет звук.
— Я смотрю, — недовольно бурчит Саске, не открывая глаз. Итачи тихо улыбается. После новогоднего празднования младший брат устроился на диване смотреть ужастик и стоически делал вид, что вовсе не спит. Красные, зеленые и желтые блики елочной гирлянды навязчиво скакали по его бледному профилю, словно пытались растормошить соню.
Итачи прошелся по знакомой с детства комнате. Все здесь было привычно и узнаваемо. Их фотографии так и стояли в старых рамках на полке. Он в пеленках, Саске в коляске с вертушкой в руке. Его выпускной, сияющая девушка рядом. Как же ее звали? Выпускной Саске — он хмурится, Сакура смущается, Наруто смеется. В этажерке за стеклом его школьные грамоты за успеваемость и чуть запылившиеся кубки Саске за спортивные победы. Итачи кажется, что жизнь ушла из этого дома вместе с ними, побежала вприпрыжку, бездумно и незлобиво хлопнув дверью об косяк. А родители остались. Смотреть на старые фотографии, протирать пыль со школьных наград и наводить порядок в комнатах детей, когда те изредка приезжают на Рождество да на дни рождения. Окунаясь в атмосферу родительского дома, Итачи всегда чувствует ядовитый укол вины. За то, что ушел, за то, что не слишком интересуется их жизнью… И за все остальное.
Саске шевелит пальцами ног, поеживаясь, и Итачи, на мгновение затаив дыхание, открывает третью слева дверцу в шкафу.
Да, все так же тут. Некоторые вещи попросту неизменны.
Он достает светло-голубой пушистый плед и накидывает на брата. Тот тут же закутывается в него, словно куколка в кокон, но не благодарит. Это же Саске.
— Будешь досматривать? — Спрашивает Итачи, присев на диван и нежно сдвигая темные прядки со лба брата. Они не мешаются, просто ему хочется коснуться его волос.
— Должен же я узнать, чем кончится этот бред, — бормочет упрямец, и Итачи снова улыбается. Хочется наклониться к лицу брата и поцеловать. Почувствовать его мягкие сонные губы, поймать момент, когда они раскроются навстречу тихо и привычно, обыденно, почти по-семейному. Итачи удерживается, но идти наверх и заснуть на своей узкой кровати, полной школьных воспоминаний, не хватает усталости. Он еще слишком бодр после этой уютной новогодней ночи в кругу семьи.
Вздохнув, он чуть отодвигает Саске и втискивается между ним и спинкой дивана.
— Тесно же, — недовольно говорит брат и ерзает, устраиваясь так, чтобы не слишком свисать с дивана.
— Не бойся, я тебя держу, — Итачи улыбается и обнимает Саске. Из его груди вырывается глубокий удовлетворенный вздох. На тело накатывает истома от близости Саске, от тепла его тела, от запаха его волос, щекочущих лицо. Хочется лежать вот так долго-долго и не шевелить ни единым мускулом, а на досужие расспросы не отвечать, отделываясь тихим: «Мы спим».
На экране кто-то громко визжит, но ни один из братьев не открывает глаз. Итачи нежно перебирает жесткие прядки на макушке брата и лишь пару раз, срываясь, нежно целует его теплую шею. Фильм заканчивается, начинается еще один из бесчисленных новогодних концертов. Саске, почти заснув, ерзает и чуть не падает с дивана. Поворачивается на другой бок, прижимаясь к Итачи, мягко, как котенок, тыкается носом ему в шею и обнимает за пояс.
— Итачи, — шепчет он, сонный и вялый, — пошли спать.
Он, не открывая глаз, приподнимается, старая пружина родительского дивана надсадно скрипит, и младший брат вдруг воровато вздрагивает, словно застигнутый матерью за мастурбацией. Быстро обводит глазами комнату и хмурится. Итачи мягко гладит его по голове, успокаивая зарождающийся гнев.
Саске тяготится их тайной. Ему кажется, что его это задевает куда сильнее, чем Итачи, но это не так. Саске бесится, что не может жить так, как ему хотелось бы — открыто и смело заявить всему миру и послать к чертям всех на свете. Саске хочет свободы, мечтает уехать подальше, где никто не будет знать их, и жить, никого не опасаясь и не щадя ничьих чувств.
Итачи тяготится другим. Той жизнью, которую он крадет у брата. Другой жизнью, без мрачной темной тени за спиной, которую волей-неволей приходится ставить во главу угла во многих жизненных вопросах. Итачи тяготится мечтами родителей о внуках, разговорами сверстников о совместном быте, детях и ипотеках. Семейными юбилеями, на которых собирается пятьдесят человек родни, а Саске сажают с какой-нибудь незамужней девицей на выданье и ругают за нелюдимость. На него-то родственники давно махнули рукой. Итачи тяготится случайными проколами в общественных местах и ненавидит эти тошнотворно-унизительные выдохи облегчения, когда становится понятно, что это незнакомый человек — не случайная подружка матери, не рядовой сослуживец отца…
Ему жаль, что Саске должен жить так. Ему хочется, чтобы у брата все было как у людей, но отпустить не получается. Саске не хочет уходить. Нужно выгнать, выгнать так, чтобы никогда и ни за что у младшего брата не возникло желания вернуться к нему. Итачи гладит его лицо, внимательно рассматривает острые черты, словно изучает незнакомца. Он доподлинно знает, что так не может продолжаться вечно, но они растягивают свое маленькое незаконное счастье уже почти год, и расстаться с украденной у судьбы жар-птицей все сложнее. Итачи знает, что бесконечно флиртовать с фортуной не получится. Однажды кости выпадут на нечет, монета встанет на ребро и придет карта не той масти. Они слишком многое ставят на кон, а выигрывают так мало. Он должен решиться, но он медлит и медлит, словно не может надышаться перед смертью.
— Саске… — он нежно катает родное имя на губах, запечатывает его поцелуем на кончике острого носа.
В родительском доме их любовь беззащитна и приобретает особенно уродливые черты, как изувеченное лицо, освещенное светом фонаря. Здесь не так просто, как в далекой городской квартире, притворяться, что они просто Саске и Итачи, которые любят друг друга, а остальное никого не касается. Здесь они снова братья, что играли на этом ковре в солдатиков, били стекла неосторожным броском мяча и дрались на кухне за последнюю конфету.
— О чем ты думаешь? — бормочет Саске.
— О тебе, — откликается Итачи.
Саске улыбается, едва заметно приподнимаются уголки губ.
— Славно, — с хитринкой морщится он и, выпутавшись из пледа, пододвигается к самому лицу Итачи.
Они просто касаются друг друга губами, просто мешают два дыхания в одно. Это всего лишь нежность, чуть большая, чем бывает у других, и только… Но сердце привычно срывается с цепи. Возбуждение огненной волной пробегает по телу, томительное и жаркое от вынужденного воздержания. Саске прижимается сильнее, углубляя поцелуй.
Хочется…Хочется Саске сейчас, именно здесь, на этом почтенном диване. Хочется взять своего молодого, дерзкого, испорченного младшего брата, заставить его кончить на эту чопорную коричневую обивку и рукой глушить его стоны под аккомпанемент потревоженных пружин.
Итачи отстраняется и мягко кладет палец на губы Саске. Нет. Нельзя. Не сейчас. Не здесь. Никогда.
Саске горестно вздыхает, но послушно кладет голову на подушку.
— Поскорей бы уехать отсюда. Ненавижу это… — неопределенно морщится Саске, но Итачи его понимает. Понимает слишком хорошо. Как соучастник, как сокамерник, как любовник. Как брат. URL записи